Дверь - Страница 60

Я поджидала выстрела, и он не замедлил.

— Надо, знаете, приучать ее к мысли, что придется домой отсюда перебираться. Ее и саму уже тянет к себе в палисадник. Жалеет, что начало лета пропустила, самую свою любимую пору. Вы ей всей правды не сказали, и правильно, иначе и не поправилась бы никогда. Но сейчас она достаточно окрепла, я считаю, может перенести. И вы уж, пожалуйста, попросите господина подполковника привести у нее дома все в порядок: мы ее выписываем на днях.

— Нет, нет, еще нельзя, это пока невозможно, — перебила я. — Мы еще не решили, как все будет. И комната ее не отремонтирована после дезинфекции, не сделано ничего. Нужно какое-то время обдумать все. Сейчас никак не можем, нет, это просто абсурд.

— Нисколько, — возразил главный врач, — тут нечего и обсуждать. Хорошо, неделю мы ее подержим, а вы за это время устройте все. Причем учтите: самостоятельно передвигаться она, если и будет, то очень и очень не скоро — и без ухода не сможет обойтись. Так что уж организуйте, кто будет ей готовить, покупать: вставать она ведь не сумеет. Судно тоже придется подавать. А мыть ее, перестилать постель, инъекции делать будет патронажная сестра, мы договорились через совет. Не сумеете в семейном или дружеском кругу все это уладить — наверняка господин подполковник подыщет для нее подходящее пристанище. Но, судя по общей расположенности к ней, кто-нибудь да возьмет ее к себе.

Ну точь-в-точь Шуту. Та же неотразимая логика.

— А если не захочет ни у кого жить? Как тогда, господин главный врач? — спросила я, почувствовав в ту же минуту, что сморозила глупость.

Не хочет он ее оставлять, не будет! Сейчас же воспротивится: как это? Дескать, Эмеренц — лицо недееспособное, от нее ничего уже не зависит, сама ничего не вправе решать.

Главврач встал, пропустив мое неловкое возражение мимо ушей, и с мягкой улыбкой пожал мне руку.

— Так, значит, уговорились. Отпускаю ее с тяжелым сердцем: мы все тут ее полюбили. Редкого ума человек, а организм — просто чудо, находка для геронтолога. Но я не могу отнимать койку у других, кого еще на ноги можно поставить. А ваша больная, похоже, останется полупарализованной, и до последних дней ее содержать мы, к сожалению, не в силах. И так уж мы больше, чем для кого бы то ни было, сделали для нее, можете мне поверить. Да, и еще, пожалуй, самое главное.

Ага, второй выстрел. Кость изо рта уже вывалилась, но собака не добита. Последовавшее и правда было самым важным из всего услышанного.

— Не надо сразу, без подготовки перевозить ее в совершенно непривычную для нее, заново обставленную, свежевыкрашенную комнату, а оттуда — поскольку одну оставить нельзя — еще куда-то. Слишком сильное переживание для нее. Постарайтесь еще здесь все ей рассказать, где и укол можно сделать, а не там, где ни мебели прежней, ни кошек. Про топор, про дезинфекцию, про все. Здесь ей легче будет узнать. Я уже спрашивал соседок с вашей улицы. По их словам, к вам она особенное расположение питает, вот и возьмитесь сами сообщить. В конце концов с вас все началось. Кстати сказать, жизнью она именно вам обязана. Двух суток ведь не протянула бы, не заставь вы ее дверь открыть!

Действительно обязана: этой вот жизнью. Без кошек, которые скрашивали ее одиночество — все сдохли или поразбежались; без дорогих сердцу окружающих предметов — прахом пошли, сгорели дотла. И великодушной готовности жильцов исполнять ее работу, конечно, надолго не хватит. В дом же для престарелых Эмеренц ни за что не пойдет, согласится только обратно к себе, но куда? Нет там ничего. А у меня жить ей тоже не улыбается. Ей нужно собственное жилье. Да и как совместить наше существование с присутствием требующей ухода лежачей больной? И кто меня за язык тянул… Разве справлюсь я: и судно, и стирка, и готовка, и пролежни; не каждый же день сестра будет приходить. А если мне понадобится уйти? На мужа ее оставить? Что он будет делать с ней?.. И вообще: разве она согласится? С порога отметет мое предложение. Но тогда к кому же? Ни у кого просто места нет. К сыну брата Йожи нельзя; подполковник только что вторично женился… Только к нам, больше не к кому.

Спеша переговорить с мужем, я даже не заглянула к Эмеренц и по дороге все ломала голову: что делать, если она откажется. На нашей улице было непривычное оживление: снуют какие-то люди, у дома Эмеренц — грузовик. Я подошла ближе. Оказалось, красят ее открытый холл. На место проломленной двери, отодрав доски, ставили новую. Кухню уже отремонтировали, и женщины отмывали пол. Работа кипела; народ все незнакомый, видимо, бригада арестантов от подполковника. Я поднялась к себе позвонить ему. Подполковник никак не мог взять в толк, что там у меня опять. Дверь уже на месте, стены покрашены, полы моются, погода теплая, сохнет быстро; через пару дней и мебель привезут. В чем дело, почему я так отчаиваюсь?

И правда, почему? Как определить в конце концов? Я рассказала о предательстве Шуту; он был не в восторге, но тут же заявил: закон на стороне Эмеренц, выставить ее из квартиры или заставить переехать никто не имеет права. Ее будущая нетрудоспособность — это ведь всего-навсего предположение. По положению о больничных листах два года у нее, во всяком случае, есть, а за это время многое может измениться; глядишь, и поправится. Пока же пускай продолжают всё делать за нее, а насчет патронажа он проследит. Так что все, в сущности, в порядке и совершенно нечего убиваться. Из критического положения мы ее вывели, а болеть — что же, болеть никому не закажешь. Кстати, у него со своей стороны просьба ко мне: довести начатое до конца, скрасить дурную новость хорошей. Сказать Эмеренц — поскольку больше нет нужды в спасительном обмане, в котором так трогательно участвовала вся улица и я поддержала своим авторитетом — сказать, что все восстановлено, старая, вернее, новая, то есть обновленная, словом, ее квартира готова и ждет ее.