Дверь - Страница 38

До кофе ли было, я лишь глядела во все глаза.

— Вот так и сошлась я после с цирюльником. Со зла. Не говорили вам разве, не болтали? Да я с чертом самим связалась бы, убеди он меня, что нужна ему. Да, видно, просчиталась: этот не только бросил — хотя не уродина же я какая-нибудь — но и обокрал. Ну да все равно. Не померла. — Она помолчала. Растерла в пальцах листик мяты, поднесла к носу. — Не так-то легко помереть, запомните, хоть и говорим: «Чуть не помер», «чуть не померла». Зато после до того умнеем, что впору бы и поглупеть. Совсем круглой дурой стать. Да, поумнела… не удивляйтесь. Поумнеешь, если тебя днем и ночью поучают. Два года прожили мы у Гросманов в комнате для прислуги — и здесь еще какое-то время, а он только все говорил, говорил, говорил… выкладывал, что знал. Можно разве ничего не делать, одну агитацию слушать? Как по-вашему?..

Ну вот и ее антиинтеллигентская настроенность, нелюбовь к культуре встали на свое место.

— Война окончилась — снова ко мне заявился. Не жениться пришел, нет, хотя мог бы при новой-то, свободной жизни, а опять объяснять. Не этого я от него ждала. Так и сказала ему: хватит меня учить, не в школе. А он бы послал учиться. Даже к награде представить меня хотел. А я ему: пусть только попробует, то-то скандал выйдет в парламенте, когда приду да объявлю: не за что. Очень меня все это интересовало, что он плел, затевал тогда с друзьями-товарищами! Я просто любила его. А он меня — нет. Любила, понимаете? Не ум, не ученость эту, которая отняла его у меня, а живого человека. Кого больше нет, послезавтра похоронят… Ну да все равно теперь. Пожалуй, не поверите, но он мне и жену все собирался показать; столько ей, дескать, про меня рассказывал. Но тут уж я его одернула: только не это! Живи себе с ней, поживай, Будапешт отстраивай. А я уж свою жизнь сама устрою как-нибудь. И с парикмахером сошлась. Он узнал, взбеленился… То-то я рада была!

Не похоже, чтобы очень уж она радовалась. Лицо, как маска, губы сжаты.

— Знали бы вы, как я счастлива была, когда его в пятидесятом забрали и чуть не до смерти забили, как английского шпиона! Все приговаривала про себя: бейте, бейте! Мучайся, извивайся там от боли, как последняя собака. Как я. Он и английского-то не знал. У пиаристов в гимназии учился, там только французский и немецкий преподавали да латынь. Мне ли не знать. У родителей у его служила ведь. Вот уж идиотское обвинение! Но я дура была, злая, завистливая, вот и радовалась. Ладно, что было, то прошло. Теперь вот похороны по высшему разряду. Все мыслимые награды, венгерские и иностранные, на бархатных подушечках понесут. Меня, кажется, не упоминал в своей автобиографии. Хотя и я в его жизни была.

— Упомянул, Эмеренц, — сказала я, чувствуя в каждой клеточке тела безмерную усталость, точно всю меня измолотили. Теперь, после этой истории, я лучше, чем когда-либо, понимала ее. — Упомянул, только не по имени, а просто, что многие прятали, долго скрывался, дольше всего — у одного отличного товарища и помощницы. Вчера слышала в выпуске новостей.

— Корректный. Всегда корректностью отличался, — сухо заметила она. — Ну, хватит. Разболталась. Это меня завещание расшевелило. Смелый он был и полный сил, а веселый такой, будто все ему нипочем. И книги эти, наука эта — надо же столько всего одолеть! Куда мне. Но голову мне не морочил, никаких обещаний не давал, повторяю еще раз. Что у меня прятался — это еще ничего не значит. Какая я ни дура была, коснись он меня только пальцем, сразу выгнала бы. Ну идите, пора, будет с вас. — Она достала тарелку, положила пирога. — Хозяину, он у вас сладкоежка.

Я поднялась. Эмеренц еще на минутку задержала меня, выпуская собаку. Из приоткрытой двери опять пахнуло резким запахом. Чувствуя, что Эмеренц смотрит на меня, я тоже подняла глаза.

— Еще одно завещательное распоряжение. Устное, — сказала она. — Еще кое-какое наследство ждет вас, так что лучше заранее знать. В квартире полно кошек, поручаю их вам. Трудно с ними будет, но на улицу выпустить — пропадут, собаки разорвут, которых они не посчитают за врагов. Не знают ведь никого, кроме меня да Виолы. Уж лучше попросите ветеринара, который Виолу прививает, он ваш хороший знакомый, пусть им укол сделает после моей смерти. Избавите от лишних страданий. Вот почему я и дверь не открываю: сами понимаете, что подымется, как узнают что у меня целых девять кошек. Я ведь их не выдам никому, ни одной не дам больше повесить. Все-таки жизнь, хоть и взаперти. Какая ни на есть, а семья, раз уж другой не дано. Ну идите теперь, у меня еще дела. Что-то сегодня затянулся у нас с вами разговор.

Пост

После того вербного воскресенья долго не удавалось ничем толком заняться. Да и как, если Эмеренц просто огласила свою духовную, без всякого предуведомления созвав свой малый парламент, не спросив и не выслушав ничьего мнения, точно папа римский перед конклавом. Не меньше, наверно, взбудоражен был и сын брата Йожи, судя, во всяком случае, по его телефонному звонку и просьбе встретиться. Мне тоже хотелось с ним переговорить, и мы условились, что он зайдет в ближайший вторник. Его тревожило, разумно ли со стороны Эмеренц, у которой, выходит, немалые деньги, держать обе сберкнижки дома; могут ведь выкрасть и снять все в банке и на почте.

Сберегательные книжки меня тоже смущали, хотя по другой причине. Потеряй их Эмеренц, я попаду в неловкое положение. В самом деле, я единственный человек, кого к ней без звука допустит Виола — только не хватало, чтобы на меня пало высказанное им, пусть предположительное, но законное подозрение. Мы стали совещаться, как же быть. Молодой человек беспокоился из-за денег, я — из-за неожиданно легшей на меня неприятной ответственности. Какая-то ирония судьбы чудилась в том, что самая видная роль в республике Эмеренц — роль стража президентского дворца, телохранителя и вот казначея — выпадает собаке. Кошек я вообще постаралась выкинуть из головы; одно их количество с ума могло свести, а уж распоряжение истребить всех… Не Ирод же я в конце концов — такими вещами заниматься. Пускай Эмеренц переведет деньги на него, предлагал сын брата Йожи, а еще лучше — на меня с подполковником; давайте, мол, с ней поговорим. Не хотелось бы, конечно, выглядеть так, будто он охоч до этих денег, свое боится упустить; но ведь всякое может случиться. Вдруг забудет выключить газ или собака сдохнет — или пожар вспыхнет зимой в отсутствие Эмеренц из-за неисправного газового отопления. Я в свой черед обещала подумать. Остановились на том, что спросим подполковника; но так и не спросили: обычная моя глупая стеснительность.